Все четыре

Юноша лет пятнадцати (в трубку): Привет, слушай, я тут в книжном, - скажи мне, а "Униженные и оскорблённые" - это то же, что и "Преступление и наказание"? Как - "нет"? Ты уверен? Что же мне делать, обе покупать?



overheard.ru

@темы: overheard.ru

---

МЕДВЕДЬ И ДРУГИЕ

Когда померкло небо, и все живое позатыкалось, Пятачок с Винни Пухом одновременно подняли каждый свою плиту и вылезли на поверхность. Ночью Новодевичье выглядело по-иному. Жизнь не жизнь, но что-то приходило в движение. Целенаправленно перемещаясь, осмысленно перешептываясь и собираясь в некие общества. Молча пожав друг другу кости, Пятачок и Винни Пух направились к могиле Совы. Та уже надсадно кряхтела снизу, не в силах сдвинуть здоровенную "От всего леса" плиту. Винни Пух поднял ее одной левой, другую правую подавая скелету птицы.



— Все глубже с каждым годом врастает, — пожаловалась Сова. Без перьев и глаз она была больше похожа на собранную из детского конструктора хренотень, чем на птицу. Но никаких насмешек это не вызывало, особенно после того, как она заново научилась летать.



— А у меня в ограде опять насрали! — беспечно сказал Пятачок. Ему как круглому сироте, изгою и бобылю, подобные знаки внимания со стороны живых доставляли не особенно скрываемую радость.



— А мне цветы положили, — пробасил Винни Пух. — Правда, чужие. Но зато много. И полпузыря оставили. Вот.



Он достал из грудной клетки аккуратно заткнутую куском газеты бутыль и поставил ее на землю. Сова покривилась.



— Ну и чего мы с ней делать будем? Ведь понюхать же даже нечем.



Винни Пух поскреб в затылочной части черепа. Сова была, как всегда, права.



— А мы посидим вокруг! — с глупым видом подал умную мысль Пятачок. — Мы будем смотреть на нее и на себя, и нам всем будет здорово!



Сова уронила предпоследнее перо, подняла, прилепила обратно и молча опустилась на землю. Хрустя и щелкая, рядом сели Винни Пух с Пятачком.



— Твоя очередь, — сказал Пятачок Сове.



— Помню, — отозвалась та. Помолчав немного, тронула костью крыла клюв. — А ведь я еще не забыла, что это такое, когда что-то чешется. И блох помню. Всех пятерых. В лицо.



— У меня очень крупные были, — повернув к ней глазницы, сказал медведь. — Я когда с лежки весной вставал, они на пол сыпались, тощие все такие, потом обратно прыгают и кричат: "Папа! Папа! Иди кушать! Кушать иди!"



— А меня мыли каждый день. Из шланга. С мылом. Всю жизнь, — горестно сказал Пятачок.



— Ладно, — собралась, наконец, Сова. — Слушайте. Ну... Короче, абсолютно нелетная ночь была, дождяра пер, ветрюган, а я с совами-то через край хлобыстнула горькенькой-то по холодку три по сто и четыре по двести, и что-то приборзела как-то сверх меры, и говорю: "Вон ту гору видите? Вот щас хвостом вперед вверх колесами на бреющем туда-обратно слетаю."



Ну, бухая была, короче, все предохранители в башке-то повыбивало, разбежалась, короче, взлетела, горку сделала, снизилась и понеслась, там сначала луг был, спокойно можно нестись, только сразу мотылями морду всю облепляет, когда на малой на сверхзвуке в темноте на максимале идешь, а ежли задом на форсаже, то жопу всю облепляет — не продохнуть, а глаза открыты, но один хрен толком не видишь ни хрена и строго только по приборам летишь, а какие на хрен у лесной у пьяной совы приборы, поэтому строго наобум Лазаря Кагановича, то есть по отшибленной напрочь памяти, то есть целиком и полностью через тернии наугад, только видишь, что вот он луг-то и кончился, а что начнется — жопой-то, как правило, не видишь совсем, а память, на один миг ясная, говорит: лес дубовый вековой, говорит, большой и очень густой; а это же на такой скорости даже передом голимая смерть, но наглости-то еще в организме полно, она тоже и говорит: не бзди, сова, прорвемся, не бзди, птичечка, анальный тормозной импульс нам уже не поможет, лети, роднулечка, пулей-дурой; а дятлов-дубовиков я всегда за открытость и основательность уважала, они по доброте половину дупел сквозными делают, и почти в каждом дереве, чтобы леснику за туристами легче было приглядывать — и как шилом через подушку без динамических потерь всю рощу прошла, только трассерами в благодарность дятлам мигнула и четыре румба на восток довернула, лечу-то ряхой к земле, но Полярную звезду краем глаза-то различаю, а другим краем тут же фиксирую, что из-под крыла вдаль уже болото идет, вот здесь-то уж совсем помочь некому, а кочки одна другой вдвое выше и с каждым метром вчетверо чаще, тут и днем-то если лететь, от маневренных перегрузок можно все здоровье порастерять, а ночью только бухие за голый базар летают и пачками толстыми навсегда гибнут, а наглости из-за малого полетного времени особо-то не убавилось, она громко и говорит: дыши легче, сова, над собой не рыдай, лучше гордо на огромной скорости всмятку, чем всю жизнь пугливой глазуньей в лесу на цирлах; а я лягушек-то болотных издавна искренне уважаю, что они квакают не из тупости, а по делу, и исключительно в тех местах, где низменно и лететь можно, а слух у меня дай Бог каждому половину, и по акустическим маякам я, как дрель через простыню, без накладок в полетном графике прожжужала и только ухнула в благодарность да на полшкалы вираж заложила, потому что в юности тут с рулеткой и уровнем все площадя пешком и подскоками истоптала и собственнокрыльно топопривязку к каждому кусту делала, и память давняя в сложенные ладони в ухо мне разборчиво говорит: по высохшему руслу ручья через бобровую плотину зигзагами до самой горы...



Сова переступила костяшками и замолчала.



— Ну и? — нетерпеливо спросил Пятачок. В свое время именно любопытство его и сгубило. Сова иронически посмотрела на него. Потом саркастически на медведя. Потом сардонически в маленькое зеркало на себя.



— А вот бобров-то я совсем и не уважаю, — спокойно сказала она. — Ручей, блин, высох давно, а они, тупари, плотину строят и строят. Да не из дерева, тупари, а из камня. А я уже быстрее двух звуков шла. Одно только утешение и осталось, что теперь им плотину ни в какие три смены не переделать. Следующий!



Медведь захлопнул открытый из почтения рот, потер голеностопный сустав, помотал, бередя память, черепом и, осторожно трогая сквозную дырку в нем, начал:



— Ну, в общем, лицензию на меня одному потомственному снайперу выдали. И как только выдали, лесник мне сразу звякнул и говорит: бери семью и уматывай, а то ты у него юбилейный будешь, трехсотый, он тебя из принципа по любому найдет и из семистволки своей с двойным ночным прицелом бронебойной бякой уложит. Ну, собрались мы под елкой всей популяцией, даже Серега-коала из зоопарка на полдня отпросился, и давай решать, быть, однако, или не быть совсем. И, короче, слово за слово, привет за привет, разговорились, расслабились, разобщались, к вечеру опомнились, по сторонам глянули — вокруг все в флажках. И рога гудят. И собаки лают. И ружейной смазкой чуть ли не под носом воняет. Серега-коала спокойный такой, сигарету о живот себе затушил и сказал: сидите, мужики, тут, а я пойду с ним об уголовной ответственности потолкую. За меня-коалу, говорит, ему его билет по самые скрепки в заднее хайло вгонят и на пять годов полосатый сюртук наденут. Встал, короче, и ушел, бедняга. Даже ружья на него там никто не поднял. Только собаки быстро в кучу сбежались, и почти сразу каждая со своим куском в сторону отошла. Даже "Варяга" не успел спеть. Вот. Ну, Сашка-гималайский поднялся и говорит: у тебя, Пух, семья, а у меня ни... Короче, холостой был. Точнее, разведенно-бездетный. Тоже встал и тоже пошел. Обернулся только и говорит: там у меня в завещании слово "все" зачеркните и слово "нихера" напишите. И пошел. Только лишь еще разок обернулся и говорит: мне, вообще-то, Пух, на тебя и семью твою наплевать, просто парочку собачек задавить хочется. И неторопливо так навстречу своре побрел. С первым капканом-то у него даже походка не изменилась, а вот когда во второй наступил, а потом сразу в яму на кол определился, то даже Вовка-циркач, который за пять лет на цыганской цепи многое повидал, прохудился сразу ведра на два. Ну, встал я тогда, устно попрощался со всеми, амулет свой — сушеное яйцо Дерсу Узала — старшему сыну на грудь повесил и говорю: прощайте, медведи добрые, пойду грехи свои бурые сполна искупать да шкурой своей за ваши шкуры жертвенно отвечать. И — пошел. И — зря. Можно было и не ходить. Собакам-то вполне одного медведя хватило, а снайперу на колу в яме вполне другого, а я выходит, бесплатным приложением, как дурак, вылез. Снайпер и говорит: ну, блин, лес! Что ни зверек — то медведь, что ни медведь — то сам себе враг. В следующий раз, говорит, не с ружьем, а с сачком припрусь. А я ему говорю: вот она, медвежья шкура моя, стреляй, сволочь, в любое место! А он на "сволочь" обиделся и изо всех из семи из стволов как, блин, даст! И изо всех мимо. Я ему говорю: дальтоник ты близорукий, а не снайпер, братан, в синих очках тебе с одной собачкой надо гулять. А собаки-то мои слова услыхали и за хозяина обиделись своего. И со всех четырех сторон света кинулись. Пока я по брюху да по спине их размазывал, снайпер артиллерию свою опять зарядил, лицом к лицу ко мне подошел, в оба оптических прицела уставился, приклад в правое плечо ткнул, копыта шире расставил, поправку на ветер внес, ненужное все зажмурил — а я стою, жду чего-то — точно мне в височную кость навел, дыхание временно задержал, рот, чтобы не оглушило, открыл, указательный палец на крючок положил — а я стою и думаю: а чего я стою и думаю? — и ка-ак даст!! И опять мимо.



Медведь замолчал. Потом куда-то поглядел сквозь Сову, сквозь внимательного Пятачка и, с сожалением глянув сквозь свои ребра на позвоночник, закончил...



— В общем, я теперь так меркую, что если б дальше стоял и не дергался, то и сейчас бы еще бегал бы да плодился. А так рванулся чего-то, побежал да прямо на длинный острый сучок башкой и наделся. Можно сказать, классика. Перпендикулярной рогулькой параллельно в оба шара. А боковую дырку уже потом получил, когда менты снайпера за превышение нормы вязать приехали и еще с порога по сторонам палить начали.



Все помолчали. Пятачок помолчал вдвойне, ожидая, что его пригласят. Но его не пригласили, и он заговорил сам.



— Ну, вы же знаете, что за один воздушный шарик я любую Родину не глядя продам. А тут их сразу в магазин десять разновидностей шести цветов привезли. Кролик-покойничек еще, помню, сказал: вот радости-то тебе, Пятачок! Два надуешь, один наденешь — вот радости-то тебе, слабоумному! Ну, я копилку свою в виде самого себя разбил, тетину копилку в виде тети разбил, двадцать один рубль в узелок завернул и пошел. И как-то даже забыл, что магазин в праздник только до обеда открыт. И внимания не обратил, что на ферме пусто, свиньи куда-то все подевались, а в хозблоке кто-то чего-то точит. Иду себе, мысленно новые шарики надуваю и надеваю. А скотников тоже что-то никого не видать. А повара, наоборот, из-за каждого угла на меня смотрят и улыбаются. Младший повар из разделочной выглянул и говорит: с праздником тебя, Пятачок! Хочешь, говорит, гречневой каши от пуза хряпнуть? Ну, я, конечно, не отказался, поел, дальше топаю. Сменный повар мне из огорода кричит: с днем солидарности всех святых тебя, Пятачок! Хочешь, укропчику тебе в рот положу? Ну, а какая свинья в здравом уме откажется? Полный рот укропу набил, иду себе, мысленно два надутых круглых несу и один надетый продолговатый. А повариха из столовой пальчиком меня манит и ласково так в полголоса предлагает: подойди, говорит, малыш, я тебе щетинку на боках опалю, чтобы ясно солнышко у тебя на боках сверкало. А потом меня сам шеф-повар за ручку взял и говорит: магазин с парадного входа уже закрыт, но мы все тебя очень любим и поэтому, так и быть, через потайную дверку внутрь проведем. Я говорю: а мне тетеньки-продавщицы шарики продадут? Шеф-повар говорит: да что ты, парнишечка, сегодня же у нас праздник, они даром их тебе отдадут, мы с ними на горячий бартер договорились! Шагай вот сюда, я дверку тебе открою, а ты шагай, только не поскользнись, а то Аннушка масла тут налила, я дверку-то закрою, ты пока посиди один, я снаружи сейчас тебе свет включу.



Пятачок умолк. Потом прищурился на свою правую, более обглоданную берцовую кость, поерзал немножечко и закончил:



— Я вообще-то не такой дурак, как они все там думали. Книгу "О вкусной и здоровой пище" читал. Вот только не поверил в ней ничему. Думал, художественная. В смысле, ужасов. Оказалось — документальная. Думал, пугают. Хотел спокойно высидеть сколько надо и потом с поднятой головой выйти. А в итоге упекли меня до хрустящей корки и по клыкам своим кариесным поровну раскидали.



Все в который раз выговорились. Новодевичье на минуту окуталось тишиной. И снова стали слышны только тихие шорохи. Пока над своей свежей могилой не поднялся обугленный Буратино и не заорал через все кладбище в розовый склеп Мальвине:



— Надо было в нарисованный очаг лезть, дура, а не в настоящий! За арлекином была бы сейчас и при бабках, дура! Чтоб у тебя репей в изголовье вырос!



© eu_shestakov

@темы: сказочки

---

рассказали

Знаете как рисовать знак копирайта? Надо нажать Alt и набрать на клаве 0169.

Запомнить очень просто: горит гейклуб!

@темы: жизнь и прочая фигня, Веселое

---

У меня тоже был свой Крысолов. Только он не играл на флейте. А может быть, это была Снежная Королева. Только она не ездила на оленях и ничего не говорила про верность и про вечность. Она вообще была не очень разговорчива.



В первый раз это случилось во время прогулки. День был ослепительно-белый, томительный, пахнущий полынью и жёлтой пижмой. Я шла, загребая пыль тапочками, которые назывались «чешки», хваталась за придорожные стебли, царапая до крови ладони, бурно рыдала и скандалила сама с собой. Мама, тётя, сёстры и ещё какие-то родственники шли далеко впереди меня с твёрдыми беспощадными спинами и не оборачивались. Я знала, что они не обернутся, и где-то в глубине души хорошо их понимала. Солнце злорадно палило сверху, раскалённый песок, попадая в тапочки, колол и жёг пятки, голова гудела от жары и ярости, и воздух дрожал перед глазами, и всё внутри бессильно дрожало, захлёбываясь злостью и отчаянием. На минутку я замолчала, чтобы перевести дух, и вдруг поняла, что вокруг меня – пустота. Только дорога, небо и солнце. Я замерла, вслушиваясь в страшную знойную тишину, затем обомлела от неожиданного ужаса и тоски, присела на корточки и заскулила. И тогда ко мне вышел он.



Только это была – она. Высокая, широкоплечая, в просторном белом платье, полотняной косынке, покрытой в кружок, и вышитом бело-красном фартуке. Она вышла из пыли и солнца, тихо прошла сквозь густой, колеблющийся от зноя воздух, взяла меня за локоть и легко, без усилия, поставила на ноги.



- Ну, что? – сказала она. – Пойдём, что ли?



Я не спросила – куда пойдём. Я почему-то и так знала, куда.



- Я не пойду, - сказала я. – А мама как же? А Костик? А Наташка?



Она чуть усмехнулась и поправила на голове косынку. И я поняла ещё отчётливее, чем прежде, что ни мама, ни Костик, ни Наташка больше ко мне не вернутся. Они ушли, оставив меня на дороге. Они уже не помнят, что я есть. Они забыли.



- Нет, - сказала я. – Я не пойду. Я не могу. Я боюсь.

- А ты не бойся, - сказала она, всё так же усмехаясь и глядя на меня без сочувствия, но и без осуждения. – Что уж теперь бояться-то. Бойся – не бойся – всё одно ты наша. Пойдём, касатка. Тебе ж самой хочется.



Ладонь её была твёрдой, прохладной и нежной, а глаза – задумчивыми и насмешливыми.



- Пусть хочется, - сказала я, осторожно вынимая свою руку из её руки.. – Мало ли кому чего хочется… Мне домой надо.

- Ну, смотри, как знаешь - сказала она. – Гляди, не пожалей после.



Она нагнулась надо мной, вытерла мне фартуком пыль и слёзы со щёк, посмотрела ещё раз внимательно мне в лицо, а потом повернулась и ушла. Воздух расступился перед ней, а потом опять сомкнулся, и на поверхности его ещё долго дрожала лёгкая золотистая рябь.



Позже у нас с ней была ещё одна встреча. Я была уже взрослой, ходила в третий класс, но всё ещё побаивалась в одиночку ездить на общественном транспорте. Как-то раз две моих одноклассницы уговорили меня покататься на трамвае, а потом вылезли на дальней, незнакомой мне остановке и заявили, что идут в гости к какой-то подружке.

- А я? – глупо спросила я, надувая губы.

- А что – ты? – безжалостно ответили они. – Ты же её всё равно не знаешь. Поезжай домой, а то тебя ругать будут.

- Одна? – ужаснулась я.

- Ну и что ж, что одна? – захихикали они. – Боишься, что ли?

- Ничего не боюсь, - гордо сказала я. - Просто свинство это, вот что. Мы так не договаривались.

- Бои-ишься, - загоготали они. – Как маленькая. Привыкла везде с бабушкой за ручку… Эх, ты!

- Дуры вы, и больше никто - с достоинством сказала я, отвернулась и пошла на остановку, загребая сандалиями весеннюю грязь и сдерживая подступающие к носу слёзы.



На остановке было почти безлюдно. Где-то вдали скрипели и грохотали трамваи, а я даже не знала толком, на какой из них мне надо садиться, чтобы попасть домой. Сумерки между тем сгущались, над остановкой загорелся жёлтый фонарь. Я присела на корточки, упёрлась коленками в портфель и погрузилась в мрачные размышления.



- Ну, что? – сказала мне женщина, стоящая рядом на остановке.



Я вздрогнула и посмотрела на неё. На ней был длинный светло-серый дождевик и серая косынка, по-деревенски повязанная в кружок. Лицо её было слегка другим – постаревшим, побледневшим, но по-прежнему скуласто-лисьим, спокойным и насмешливым. И глаза её сияли и смеялись из-под низко надвинутого платка.



- Нет, - замирая от радостного страха и желания сказать «да», сказала я.

- Опять нет? – сказала она, знакомо усмехаясь

- Я не могу, - умоляюще сказала я. – Никак не могу, честное слово.

- Ну, смотри, - сказала она. – А то – пойдём, может? Тут ведь недалеко.



Я зажмурилась и замотала головой.



- Ладно, - сказала она. – Вставай тогда. Вон твой трамвай идёт. Выйдешь на девятой остановке, возле Серпуховского вала. Давай, касатка, беги, пока он двери не закрыл.





Недавно я встретила её вновь. Я сидела на скамейке в парке, ела яблоко, вздыхала и никого не ждала. Она прошла мимо меня, мельком посмотрев искоса и кивнув головой. За её руку цеплялась девочка лет шести, которая, похоже, как и я, недавно орала и скандалила, но теперь совершенно успокоилась и что-то мурлыкала на ходу. Где-то в глубине парка играла флейта. Должно быть, это был припозднившийся уличный музыкант. Играл он плохо, но старательно.



© Хильдегарт

@темы: сказочки

---

overheard.ru

Блондинка: А мы вчера на "Волкодава" ходили!

Брюнетка(раздраженно): Блин, все уже на "Волкодава" ходили!

Блондинка: И я тебе так не советую!

Брюнетка(еще более раздраженно): Блин, и все мне не советуют!

@темы: overheard.ru

---

анекдоты по литературным произведениям

Сидят Гессер с Завулоном, беседуют.

Гессер:

-Отстали мы от Европы, у них какие школы: в Англии -Хогвартс, во Франции - Шармбатон, в Болгарии - Дурмстранг, а у нас - три комнатки в офисе.

-Это вы, Светлые отстали. У нас - МГУ

***

Закинул дед невод... и вышел невод с травою морскою... покурил дед травы морской и началось - рыбы говоряшие, чудеса....

***

Первым хакером признан старик, закачавший через сеть особняк, дворянский титул и новое корыто.

***

Мало кто знает, как размножаются колобки. Они забираются в сусеки и там скребутся

***

Краткое содержание завершающей книги о Гарри Поттере:

"Гарри Поттер и Новое Мироздание":

Состоялась финальная битва Гарри и Вольдеморта. Темный волшебник повержен, но Гарри полностью потерял память.

Он начал новую жизнь среди обычных людей: работает программистом в солидной компании, время от времени хакерствуя - для души. У Гарри другое имя, а от прежних времен осталась только тяга к длинным плащам и странное чувство, что в этом мире что-то не так...



И вот его находит Морфеус...

***

"Кто ел из моей тарелки? Кто пил из моей кружки?" - сходил с

ума Робинзон Крузо.

@темы: Анекдоты, Литература

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ОДА СОТОВОЙ СВЯЗИ

Вот читаешь порой некоторые произведения, и думаешь: сколько же мороки было у людей из-за отсутствия сотовой связи!



Взять, к примеру, «Трех мушкетеров». Туда – толпа, обратно – толпа. И всё из-за каких-то побрякушек. А так Анна Австрийская набрала бы номер Бекингэма и сказала:



– Жор! Я, конечно, дико извиняюсь, но мой чокнутый муженек собрался пересчитать мне ребра мои подвески. Так что высылай с первой же оказией!

– Нет проблем, Ань! – ответил бы благородный Джордж, хотя про себя и подумал бы: «Да-а, это не день Бекингэма!»



Или возьмем толстенный том «Дети капитана Гранта» (который нынешним летом предстоит прочитать моей дочери). Из-за чего, собственно, весь сыр-бор с этими параллелями и меридианами? Из-за того, что папаша Грант не мог отправить коротенькую SMS-ку со своими координатами. Кто-нибудь слышал, чтобы SMS отправляли в бутылках? Никто не слышал. Вот и я о том же.



И Лизавета из книги «А зори здесь тихие…» не утопла бы в болоте. И царь Салтан не был бы введен в заблуждение коварными ткачихой, поварихой и сватьей бабой Бабарихой… И вообще удалось бы избежать массы недоразумений в мировой художественной литературе.



Кто там у нас еще скакал, бежал, плыл, рискуя жизнью, – лишь для того, чтобы доставить одну малюсенькую весточку?



© Татьяна Соболева (new_frog)

@темы: Веселое, Литература

---

МОМЕНТ ИСТИНЫ

Иду по Красной площади. Два солдата переносят столбик с табличкой: «Доступ в Мавзолей и к захоронениям у Кремлёвской стены с 10.00 до 13.00». Спрашиваю — а почему именно с 10.00 до 13.00? Ответ потряс меня до глубины души:

— В это время они все спокойные.

© levitov

---

Ночная Гончая, здравствуйте!

С вашего фанфика "Опасные игры Морли Дотса" началось мое увлечение Куком, за что вам огромное-преогромное спасибо! Надеюсь, вам у меня понравится.

@темы: жизнь и прочая фигня

---

isumbossit, рада познакомиться

В словах особенного смысла
Не вижу я. К чему слова?
Возьмите, скажем, "коромысло"
Или расхожее - "трава".

Лишь поэтическое жало
Яд комбинациям дает;
Так, с хладной точностью кинжала
"Пять коромысл в траве лежало"
Не в бровь, не в глаз, но в сердце бьет.

©Борис Белкин (bobka)

P.S. Не расскажете, как расшифровывается ваш ник?

---

apels - приветствую!

В интересах у вас ангелы, так что картинка со сьемок "Догмы" -- для вас=)

@темы: жизнь и прочая фигня

---

darishka, добро пожаловать!

Вот вам немного анекдотов из копилочки



- Его убили тупым предметом...

- Природоведением???

***

Кто сказал "Россия - это мы"? Россия - это нас...

***

- Знаете, а меня в детстве ставили на табуреточку и заставляли рассказывать стишок. Если стишок нравился - мне давали конфетку, если нет - табуреточку выбивали...

***

Оказывается, все динозавры были одинаковые, просто разные археологи

собирали их по-разному!

***

- Обещай, что ты меня не бросишь!! Обещай!! На меня смотри и обещай!! Не отводи глаз!! Смотри на меня и обещай, что ты меня не бросишь!!

- Женщина, вы кто вообще?

- Курение! Я курение!

@темы: Анекдоты

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

чего только не придумают:

Вот это незамысловатое приспособление:







делает из вареной сосиски - осьминожка, на манер яйцерезки:

@темы: жизнь и прочая фигня

---

может кому интересно

Фотографии голливудских звезд 40-х годов: http://avatarz.nnm.ru/fotografii_zvjozd_40h_godov

@темы: Интересности

---

Преемственность.

Молчание президента затягивалось.

Путин переводил взгляд с Жириновского на Явлинского, с Медведева на Иванова. Потом тяжело посмотрел на Зюганова. Зюганов отвел глаза.

- Долго это будет продолжаться? – спросил Путин непонятно кого. – Нет, вы мне скажите – вы меня всерьез толкаете на третий срок?

Зюганов откашлялся и сказал:

- А кому сейчас легко, Владимир Владимирович? Думаете мне – легко?

- Вам, товарищ Зюганов, легче! – убежденно сказал Путин. – Вы лучше всех устроились!

Медведев закивал, Жириновский улыбнулся и что-то прошептал на ухо Хакамаде.

- Партия поручила мне мой фронт работы, - веско сказал Зюганов. – А вам, Владимир Владимирович, ваш! И не вам, коммунисту, разведчику, сетовать на судьбу!

- Извините, Геннадий Андреевич, - сказал Путин. – Нервы…

- Всем нам тяжело, - сказал Жириновский. Среди собравшихся его вескому нечастому слову привыкли верить – и сразу наступила тишина. – И Володе тяжело. И Гене. И Хакамаде. И мне. А уж как страдает всеми нами любимая Валерия Ильинишна? Все мы, члены Тайного Политбюро, уже много лет вынуждены играть эту отвратительную комедию. Изображать, будто мы предали идеалы своей юности, коммунизм, дело Ленина. Но что поделать? Вы же помните, как бился Михаил Сергеевич – но так и не справился! Капиталисты сбросили цены на нефть, СССР был разорен…

Все посмотрели на Горбачева. Тот виновато развел руками.

- Надо было обмануть капиталистов, - сказал Жириновский. – И мы это сделали! Мы изобразили развал нашей любимой страны. Враги уверены, что СССР уничтожен, что Россия перессорилась со своими соседями… Посмотрите, как тяжело приходится Мише и Вите! С какими речами их приходится выступать!

Теперь все посмотрели на Саакашвили и Ющенко. Главы тайных республиканских комитетов КПСС потупились.

- Так что не будем жаловаться, - закончил Жириновский. – Каждый из нас работает на своем посту. И если партия скажет – ты, Володя, станешь президентом на третий срок!

Путин вздохнул. Сказал:

- Нет, я все-таки прошу направить меня на другую работу. Я готов даже стать на сельское хозяйство!

Дремавший за дальним концом стола Ельцин вздрогнул и осенил себя во сне Красным Знаменем.

- Таких жертв товарищам от тебя не надо, - сказал Лавров. – Мы поддержим твою просьбу… да что же так задерживается генеральный?

Словно в ответ на его слова массивная дубовая дверь распахнулась, и в зал заседаний бодрой походкой вошел Тайный Генеральный секретарь КПСС – Михаил Ходорковский. За ним семенил Герман Греф. На лице Ходорковского сияла такая восторженная улыбка, что все невольно подались ему навстречу.

- Мишка, не томи! – выкрикнул Путин.

- Товарищи! – Ходорковский сиял. – Товарищи… дорогие вы мои! А ну-ка, Гера, докладывай диспозицию!

Греф вышел вперед. Он нервничал и немного заикался:

- Мы все проверили, товарищи. И убедились – поставленные цели достигнуты! Все эти страшные годы, прошедшие с памятного всем беловежского совещания, мы работали не покладая рук. И вот: устаревшие производства, вредившие экологии СССР, полностью закрыты. Западный мир всецело зависит от наших энергоносителей. Наша молодежь прошла обучения в лучших западных университетах. Наши ученые заняли все ключевые посты в зарубежных лабораториях и узнали все их технологические секреты. Наши так называемые олигархи успешно перевели накопленные средства за пределы СССР и скупили все интересующие нас производства!

- Включая футбол! - скромно вставил Абрамович. – Мы, конечно, простые хозяйственники, но ведь не нефтью единой жив человек!

- Так что… - Греф улыбнулся. – Можно прекращать маскарад! Тайным подводным лодкам – выйти на боевое дежурство! Нашей лунной базе – снять маскировку и поднять красное знамя! Нашим союзным республикам – прекратить военные учения и вновь жить в духе интернационализма. Нашим братьям по социалистическому лагерю – сигнал к выходу из подполья!

- Это очень хорошо, что берлинскую стену снесли, - пробормотал Иванов и улыбнулся. – Это очень хорошо.

- А товарищам Горбачеву, Ельцину и Путину я предлагаю вынести благодарность по партийной линии, - сказал Ходорковский. – И представить к орденам Трудового Красного Знамени!

- Служу Советскому Союзу! - воскликнул Путин. А вполголоса прошептал Зюганову: - Съел? Фигу тебе, Гена, а не третий срок!



© Доктор Ливси aka Сергей Лукьяненко

@темы: сказочки, Веселое, Креатив

---

bash.org.ru

<wx|wrk> О Папе Римском. Человек он наверное хороший. Но вот вид немца, приветствующего с балкона гигантскую толпу фанатичных последователей - поневоле напрягает...



Интересно, это только меня раздражает автоматическая замена @Дневниками простых смайлов со скобочками на желтые рожицы?

@темы: bash.org.ru

---

Любопытный реферат книги Нейла Постмана "Исчезновение детства"

http://magazines.russ.ru/oz/2004/3/2004_3_2.html



Цитата:



"Как бы то ни было, средневековый читатель напоминал нынешнего первоклассника: при чтении он шевелил губами, водил пальцем по строкам, бормотал слоги. Наш тип чтения — молниеносное перелистывание страниц в тишине — показался бы людям того времени магией… В Средние века социально значимая информация передавалась в устной форме — посредством проповеди, постановок мистерий, устного чтения поэм, баллад, сказок и т. п., и это имело очень далекие последствия. Человек по своей биологической природе является устноговорящим существом. Привитое культурой умение читать расширяет его опыт за пределы непосредственно пережитого и видимого и обеспечивает доступ к «тайнам» бытия, обладающим в глазах общества высокой ценностью. Постман соглашается со словами Руссо «чтение — это бич детства», придавая им добавочный смысл: это верно, потому что через грамоту дети становятся взрослыми. В «неграмотном» же мире нет причин разделять сферы взрослой и детской жизни. Считалось, что человек становится полноценным в семь лет, когда он окончательно овладевает всеми секретами речи, других же, книжных секретов в культуре не было. Католическая церковь считала семилетний возраст рубежом, после которого человек становится способен отличать добро от зла."

@темы: Интересности, Книги